Все, кого мы убили. Книга 1 - Страница 136

136

Она внезапно обернулась ко мне, пряча что-то за спиной. Я и думать не мог, чтобы у моей возлюбленной могло быть такое лицо: надменное, злое, презрительное.

– Тетрадь!.. – еле переводя дух приступил я, но она прервала моё излияние. – Там…

– Почему вы преследуете нашу семью? – услышал я, и замер, словно столкнувшийся со стеной. Дальнейшие слова её словно молотом оглушали мой разум из какой-то запредельной дали. – Кто вы на самом деле? Я боюсь даже обращаться к вам по имени, ибо не уверена, что и оно подлинное. Где появляетесь вы, там ложь, скорбь, подозрительность, и люди грызут друг друга. Вы – самый низкий человек из всех, кого я знаю!

Кровь стучала у меня в висках от быстрой ходьбы по жаре, и усугублённые неожиданными обвинениями биения сердца грозили разорвать мою грудь. Вскоре я и вовсе перестал что-либо осознавать, а язык мой не пересиливал мгновенно иссушенные губы попытками протестовать. Кажется, от бессилия остановить поток несправедливых обвинений, я лишь привалился к стене, дав слово выдержать всё до конца.

Бледное от гнева и потому совершенное в выразительности лицо её не содержало ни малейшего оттенка театральности, а искренность её негодования тем более устрашала меня. Сначала она припомнила, как я пренебрёг их безопасностью, дабы заманить её к себе, искусно сплетая вокруг них свои сети и ловко изворачиваясь, когда дело доходило до прямых вопросов. После сразу же обвинила меня в том, что нужна мне лишь в качестве связующего звена между мной и тайными работами её отца.

Я не мог не воскликнуть мысленно: да, первое верно, и почти что целиком, второе же тоже теперь не бессмыслица! Но как сложны и точны её предположения! Или все в этой истории, даже юная княжна, рассуждать могут только стоярусными вавилонами? В какие адские пучины низвергнет всех нас водоворот злой интриги! Что случилось? Или проклятье раздоров добралось и за три моря?

– С какой целью вы заманили нас сюда, где рвутся ядра, а наши преследователи не ограничены даже местной полицией? Выманив у меня дневники отца – довольны вы теперь своей победой над ним? Он трудился всю жизнь, навлекая на себя гнев властей и нападки невежд, а вы, ловко интригуя, смогли обвести вокруг пальца и его и наших недругов! А я, как же я дала обмануть – себя… – всхлипывания, грозившие обернуться рыданиями, воплотили худший из всех возможных кошмаров. Она задыхалась от переполнявших её чувств и не могла более ничего произнести.

Едва излив мне эти чувства, она опрометью бросилась вон, чтобы не слышать лепета оправданий и даже вовсе – моего голоса. Впрочем, обелять себя я не собирался, равно как и давать пространных объяснений. Одного лишь желал я: спасти наши чувства, пасть на колени и молить о прощении даже в том, в чём не чувствовал себя виноватым, хотя такого почти не находилось среди её справедливых упрёков.

Не знаю, где блуждал я, но приплёлся в свою квартиру далеко за полночь, и до утра опустошил два кувшина вина. С рассветом, не помня себя, я провалился в забытьё и проспал до вечера, так и не найдя решения главной загадки: что мне делать теперь, когда до края предо мною расстилалась пустота. Я искал пустоты, чтобы заполнить её, но теперь, обретя, ощутил себя у кромки бездны. Всё, к чему так стремился я, без Анны потеряло смысл.

Я уже не сомневался, что дело в письме, полученном ею с прибывшим кораблём. Но от кого оно и с чем? Её отец навряд ли мог прислать обо мне известия хуже, чем знала сама княжна, да и то, он ведь и раньше предупреждал, чтобы со мной она вела себя осмотрительно. А вот Артамонов… Все мои невысказанные подозрения в отношении него ядовитым кинжалом вернулись прямо мне в сердце.

Два дня перебирал я в уме возможные комбинации, но так и не пришёл к выводу, да и отчаянье – не лучший помощник в рассуждениях, требующих холодного рассудка. И не всё ли одно, чьё письмо раскрыло ей глаза – важно, что теперь единственная настоящая цель моя отдалилась навсегда.

Три дня Прохор отвечал посыльным, что я болен, и княгиня Наталья посылала сочувственные записки с предложением помощи, из чего сделал я вывод о её неведении нашей с Анной ссоры. После уж она сказывалась недомогающей. Так что почти две недели я не сносился с ней, да и не искал её внимания, понимая, что между нами всё кончено.

Чувствовал я себя бесконечно виноватым до тех пор, пока не постановил себе оправдаться не словами, а фактами, уличив ими истинных виновников, для чего требовалось лишь наголову разбить врагов, учинивших мне все эти злоключения. Что ещё мог предпринять я, чтобы разрушить нелепые и чудовищные чары заговора, капризного, прихотливого и коварного как сам Восток?

Однако сказать проще, чем сделать. Ни одного из недругов и в помине не было поблизости, где искать их, я и не знал. Прохор получил задание выведать хоть что-нибудь и исчезал подолгу на базарах и среди консульской прислуги всех держав. Тем временем путешественников всё сильнее тянуло в Отечество, море успокаивалось после зимних штормов, и в конце марта путь был решён, после чего начались сборы, мучительные вдвойне от неспешности, больше напоминавшей изощрённую пытку долгим прощанием навсегда.

Прохор растолкал меня, едва, кажется, я сомкнул глаза, но солнце уже утекало за гору.

– Да дело-то скверно, – проговорил он, протянув трубу. – Наш старый знакомец объявился.

В подзорную трубу различил я фигуру Игнатия Карнаухова, указывавшего с холма на наш бивуак. Не более полуверсты разделяло нас. Я мечтал о встрече с ним, чтобы выпытать тайну, но наедине, а не окружённым целым войском. Вдобавок обременяла меня обуза из двух десятков усталых и беззащитных поклонников.

136