«Не сомневаюсь в чистоте вашей любви, но любит ли он вас лишь как сестру?»
Но я спросил ещё только, какие же сокровища ожидают счастливца. Вопрос мой звучал едко, от ясности осознания мной нашего с ним неравенства. Только совершенный младенец не услышал бы в нём кроме зависти горький упрёк ревности. Нет, не положение в обществе тревожило меня, а сравнительное положение при сватовстве к княжне. Ужасно было сознавать, насколько дальше я от моей мечты, нежели он от своей цели, и сию минуту мечта и цель сия встаёт и направляется прочь. Лишь запоздалую просьбу о прощении успел промолвить я, прежде чем дверь отворилась.
Но княжна Анна не вышла, а, помедлив, снова закрыла её и обернулась:
– Я вовсе не держу на вас обиды. И приходила я не из-за книги. Она лишь повод. Может, это покажется самонадеянным, но чутьё подсказывает мне, что работы отца небезопасны и могут принести нам немало горя. Я беспокоюсь за него. Увы, мне не к кому обратиться. Родные мои тщательно хранят моё неведение, а Владимир знает ещё меньше моего…
«Как бы не так!» – зло подумал я, но помог ей собраться с духом:
– Вы можете всецело располагать мной, Анна Александровна. Хоть я и новый для вас человек, но обещаю оградить вас по мере сил от опасностей, только, ради Бога, скажите, что вас тревожит.
Она медлила, решая, как ей поступить, но потом заговорила тихо и быстро:
– Вы слышали что-нибудь о несчастьях, которые обрушиваются на тех, кто осмелился потревожить покой Арачинских болот?
– Мой кучер болтал всё время какие-то бредни, но я подозреваю в них обычные россказни бездельников, ожидающих выгодного седока.
– Нет! – горячо возразила она, чем сильно меня обеспокоила. – Здесь многие шепчутся об этом, и не так давно господин Голуа оказался столь любезен, что поведал мне о нескольких загадочных случаях.
– Этот господин лично может их засвидетельствовать?
– Нет, но…
– Как и все прочие, – подвёл итог я. – Где-то кукарекнул петух, а на другой день вы слышите из уст дальнего соседа боевую канонаду.
Но её не успокоили мои рассуждения, и лицо только сильнее нахмурилось, хотя я жаждал видеть его светлым и радостным.
– Кое-что знала я и раньше, но не предполагала, что отец мой разгуливает по краю пропасти. Он, а теперь ещё и Владимир! Я спрашивала у матушки, но она объяснила всё впечатлительностью, свойственной моему возрасту и посоветовала мне только дождаться отъезда. Долгий вояж, по её словам, совершенно изгладит все мои страхи. И вот теперь – эта дамба… А отец всё больше и больше погружен в свою странную работу, словно трясина болот безвозвратно засасывает его. Вы ездили туда с ним, скажите же, что вы видели? Я знаю, что отец мой не желает открывать своих дел, поэтому обещаю никому не передавать ваш рассказ.
Я, не таясь, рассказал ей о наших злоключениях, не скрыв от неё и собственных сомнений. Она выслушала меня внимательно и с благодарностью. Каких нечеловеческих сил стоило мне убить в себе мысль о том, что могу я обнять её и, успокаивая её всхлипывающее дыхание, гладить по волосам, шептать нежные признания, обещая отвратить все грядущие беды…
Но – поклялся я честью: узнав правду, немедленно дать ей знать. Для этого, если понадобится, я обещал задержаться здесь на любой срок. Счастье горячей надеждой наполнило меня, когда, уходя, милостиво позволила она слать ей письма. Своей нежной ручкой она вывела мне в путевом журнале адрес в Навплии.
Помедлив, швырнул я ни в чём не повинную книгу в угол.
Анна! Я не мог уже не думать о ней постоянно, её образ витал за пределами, положенными пятью чувствами, и я уже убеждал себя, что она обязана ощущать ту же мистическую и пленительную связь. Как и все нежные существа её возраста, наверное, боявшиеся всего, что связано с ночными похождениями, она не могла в душе не восхищаться теми, кто готов бросить вызов неведомому. В трясинах виделись ей несчастные юные утопленницы, а полные мертвецов древние могилы готовились разверзнуться вурдалаками. Кем бы ни представлялся ей отец: преступным гробокопателем или укротителем болотных кикимор, я не мог не радоваться тому, что часть её невольного восхищения отражалась и на моей персоне мрачным, но романтическим блеском.
Артамонов, рассуждал я, узнал о своём праве косвенным путём, ещё находясь за границей. Несомненно, тот, кто направлял дознание, имел свои интересы в этом деле. Тем более что путь, по которому сообщение достигло адресата, оказался весьма извилист. Кто-то знал или выведал тщательно хранимую тайну. Кто? Душеприказчик, желающий обеспечить свою долю? Или осведомлённое постороннее лицо, рассчитывающее на награду благодарного наследника? В чём суть наследства? Деньги, которые уже промотаны – такое часто случается. Но неведомый осведомитель в капюшоне утверждал, что всё наследство цело. Земли? Их здесь, в самом деле, без счёта. Но какова цена земель без работников? Мизерна, даже вблизи столиц. А если охотники до чужого наследства желают обеспечить свои потуги долей, то ничтожна десятикратно. И к чему итальянцу менять какую-нибудь Тоскану на бросовый участок в таком захолустье? Остаётся дом – самое верное имущество. Здесь он один, и вряд ли князь обманывал меня, утверждая, что наследовал своему бездетному дяде. Трудно представить, что родство Владимира Артамонова ближе, чем князя Александра и даёт ему надежду в этом споре. Но, как знать, нет ли где ещё усадьбы? Какова история того дома в Одессе, где когда-то проживали Прозоровские? Я поставил себе задание выяснить это между делом. Вопросы множились, не обещая никаких намёков на ответы. Но если это дом, по какой причине князь не желает вернуть его законному владельцу?.. И если он не вернёт по доброй воле, то у Владимира останется два способа обрести своё: отыскать недостающий документ, или – жениться на дочери князя! Ведь других наследников у того нет.