Все, кого мы убили. Книга 1 - Страница 46

Размышлял я и об отце её. Чем мог быть последний его намёк на обладание запрещённым переводом как не попыткой испытать меня в моей принадлежности к его недругам? Он наблюдал за мной внимательно и, возможно, ждёт теперь, что я доложу о его вольнодумстве по инстанции?..

Совершенно неожиданно, когда я повернулся, чтобы следовать вдоль другой стены, взгляд мой упал на отражение пары персон. Словно материализовавшийся из моих о нём раздумий, князь Прозоровский, следуя недвусмысленному указанию некоего лица, взирал на меня с угрюмым выражением, а сопровождавший его человек, вытянувшись подобострастной дугой к его уху, что-то поспешно нашёптывал, время от времени сопровождая свои слова движением рук. Ни один не видел, что я приметил их, но, резко обернувшись, я нашёл лишь поспешно опускавшиеся глаза князя и поворот другого, лицо которого казалось мне мимолётно знакомым. Сомнений я не испытывал: никого из гостей в тот момент поблизости не находилось, так что сокровенные сплетни могли касаться меня одного. С особенным удивлением узнал я в доносчике содержателя постоялого двора, где познакомился с Бларамбергом, и единственное, чего никак не мог взять в толк, так это то, какого рода суждениями обо мне могут обмениваться эти двое, если я сам за собою никаких секретов не знаю. Я не поленился и позднее как бы невзначай поинтересовался у Ермолаева ролью содержателя, который, как видно, слыл местной знаменитостью, раскланивался почти как равный и выступал здесь как распорядитель на кухне, из-за чего все ожидали отменного угощения. Ермолаев сравнил его значение с дирижёром бала. Сам же он лишь криво улыбнулся при встрече со мной, а на попытку заговорить с ним сослался на неотложные дела и, испросив прощения, удалился надолго, а князь же и вовсе до поры как в воду канул. Увидел я его снова уже во главе стола, за которым мне отвели место вдали от высоких персон.

Всё дышало радостью, но веселье и гвалт, заполнявшие в тот чудесный летний вечер огромный дом и пышный сад, не пришлись по сердцу мне, ибо оно жаждало взглядов лишь одного существа, которое, по принадлежности к заглавным действующим лицам, не могло уделить мне более минуты мимолётного внимания.

Перемены множества великолепных кушаний, прекрасно убранных и не менее замечательных на вкус, не оставили в памяти моей ни малейшего следа. Всё моё внимание поглощала та часть стола, где первенствовала княжна, развлекая и увлекая окружающих своими манерами и учтивостью. Было ли так в самом деле, или только казалось моему воображению, но она очаровала всех от мала до велика.

Объявили бал, к которому здешнее общество, очевидно, относилось весьма терпимо. Дирижёр танцев, знаменитый Осиповский, возглавил с княжной Анной первый тур вальса. Танцевать мне совсем не хотелось, я лишь ждал мазурки, на которую ещё в самом начале вечера успел пригласить мою возлюбленную. То, как благосклонно приняла она приглашение, взращивало во мне тонкий стебелёк надежды. Но настроение от обволакивавших меня настоящих или мнимых интриг совершенно испортилось, в каждом мужчине я зрел презренного соперника, в каждом взгляде – насмешливый вызов. И всё же, любуясь красотой Анны в танце, лёгкими и точными движениями её ножек, тонкой шеей, державшей откинутую головку, я только и искал, когда она, оценивая росчерком открытого взгляда свой успех, пошлёт мне искру своих светящихся глаз. Но когда следующие несколько туров она отдала Артамонову, я перестал смотреть на преходящее торжество, сквозившее во всём неуклюжем облике художника. Разум мой перебирал: «Несчастный, он не ведает ещё, что участь его в отношении дочери решена отцом», сердце же переполняло желчное отчаяние. И где-то по границам сознания теснились исторгнутые мысли: а что, если она влюбится в него и они тайно обвенчаются; может ли отец так влиять на чувства и выбор любимой дочери, чтобы она, решившись, не преодолела его? Что, если вся затея художника имеет целью не наследство, а только её одну? А я перепутал местами его цели и средства. Вдруг Артамонов использует своих хозяев и моих недругов не ради материальных, а для матримониальных целей? Тогда положение моё незавидно. Соль крови от прикушенной губы отрезвила меня, но боли я не чувствовал.

Княжна, несколько озабоченная и сильно взволнованная, покинула залу на время, и пропустила несколько танцев. Я вышел в ночной сад, надеясь поговорить с ней наедине, когда она будет возвращаться, и несколько углубился в прохладную тишь аллеи. Найдя укрытую в тени скамью с бронзовыми боками в виде львов, я присел, обозревая издали хорошо освещённые подходы к дому. Но кроме лакеев, сновавших с подносами шампанского и лимонада, никого не замечал со своей позиции. Музыка стихла в который уж раз, и тогда до меня донеслись приглушенные обрывки уединённого разговора откуда-то издали.

– Говорил я тебе, Александр, повременить с отъездом, а ты меня не слушался. Что с того, что задержались бы неделю! Негоже в пост потехи с фейерверками устраивать. Ты знаешь, что злые языки молчать не станут. В другой раз, конечно, никому и дела до того нет, а в нашем положении любой мелкий камешек увлекает лавину.

– Ты о душе моей беспокоишься, Евграф? – В голосе князя слышались нотки иронии и раздражения. – Или о чём другом?

– Я, друг мой, о том, что в лаборатории намечается, – Евграф Карлович говорил спокойно, передавая тревогу словами, а не тоном. – Всё одно к одному, как видишь. Дело это, как ты понимаешь, тёмное, и не от сего мира. Так что…

– А я так вижу, что не ошибся, – вздохнул Прозоровский. – Что до плясок, то я, как ты знаешь, к балам равнодушен. И дать нельзя – и не дать нельзя. Большой беды в том не вижу. А что до отъезда – прав я. Сгущается здесь нечто недоброе. И всё, как ты подметил, словно в одну воронку собирается. Тут как с дамбой: непонятно, когда и где прорыва ждать. Ясно, что скоро, ясно, что не избежать. Так подвергать опасностям семью я не желаю. Пусть едут скорее. А ты ступай отдыхать, можешь в греческом павильоне расположиться, там тебе оркестр не помеха.