Все, кого мы убили. Книга 1 - Страница 53

«Любезный Алексей Петрович! Хочу верить в Вашу честность и беспристрастие. Помолитесь обо мне в Святой Земле, но не забудьте этой истории, ибо она правдива. Пусть будет Вам в утешение лучшее вино, кровь земли Новороссийской. Всегда рад принимать Вас у себя, Ваш А. П.

Postscriptum. Было бы бесчестным скрывать от вас мои сомнения. Здесь произошло нечто совершенно непостижимое, чему не нахожу я примеров в истории. Задайте же и вы себе вопрос, зачем победителям нужно было скрывать победу, вместо того, чтобы, воздвигнуть себе памятник на вечные времена?»

Тонкое французское издание «Багир» осталось у меня в руках, когда я сложил письмо.

Так ехал я, через последние пред морем земли.

13. Муравьев

Сознавая, что нескоро ещё смогу позволить себе роскошь удобного жилища, я поселился в двойном нумере «Бристоля», Прохор же остановился на постоялом дворе у карантинной заставы. Не отыскав в Одессе ни своей петербургской делегации, ни Прозоровских, я отправился к градоначальнику, которому подал ходатайство от имени Общества на мещанина Прохора Хлебникова, а тот утвердил паспорт мой приложением собственной печати, после чего карантинный полковник препроводил к английскому кораблю, словно нарочно именовавшемуся «Св. Анна», и шедшему тогда же в Царьград. Что ж, если не она сама, то хоть имя её будет сопровождать меня в пути. Но случившаяся буря, отголоски которой вихрились и в Одессе, на несколько дней заперла все суда в гавани. Предоставленный скуке, и лишённый даже столь ожидаемых купаний, я без большой охоты посетил музей древностей, который после собрания Прозоровского показался мне лавкой старьёвщика. Разумеется, я не сказал об этом Бларамбергу, который со своими милыми коллегами принял меня радушнее, нежели того я заслуживал. Пообещав ему непременно пополнить его египетскую коллекцию, насчитывавшую шесть стел, двух бронзовых Осирисов и алебастровый ушебти, я ни на минуту не пожелал своим неправедно обретённым вкладом открыть коллекцию древнееврейскую.

Сознаюсь: камень находился при мне, и, отправляясь в музей, я рассчитывал принять окончательное решение при встрече. Но не заладившийся разговор и кажущееся превосходство, лишь подчёркнутое гостеприимством, породили во мне гордыню, лёгшую в основу презрению, и я лишил музей своей благосклонности.

Мой вопрос к Ивану Павловичу так и оказался невыясненным: что же привело его в тот раз к князю Прозоровскому? Вместо разъяснения я обрёл ещё одну загадку, сильнейшую прежней: Бларамберг твёрдо заверил меня, что получил записку от самого Александра Николаевича, но при том не смог или не захотел отыскать её.

– А почему, собственно, вас беспокоит неудавшийся мой визит?

Просить его и далее найти утерянное письмо означало бы подвергать сомнению его честность, и я вынужденно отступил в том, что могло немедленно пролить хоть каплю света на мои злоключения.

– Князь сказал мне, что не звал вас и чуть не обвинил в том, что вы к нему едва ли не напросились сами, – всё же намекнул я.

– Я говорил, что он человек… противоречивый, – с досадой ответил Иван Павлович, явно недовольный тем, что я вмешался, или, точнее бы сказать, втиснулся в их и без того тугие отношения и стал невольным свидетелем его унижения отказом князя принять его, которое, возможно, он хотел бы скрыть. Доселе вежливость сдерживала его, но лишне говорить, что от тонкого вопроса его, хорошо ли прошёл собственный мой визит, я поскорее отделался невразумительными похвалами скифам и шерстистым носорогам.

Всё это не могло не испортить прощания. В который уж раз пожалел я о своём любопытстве, но поделать ничего не мог.

И другая загадка не разрешилась. Я обнаружил бывший дом князей Прозоровских давно проданным, что оставляло наследство Артамонова для меня совершенно неопределённым.

Но всё же в день славных апостолов Петра и Павла, отстояв обедню и молебен о путешествующих, я передал последние письма родным со своим дядькой и приятельски простился с провожавшим меня Прохором. В тщательно скрываемых глазах его читалось удовольствие от заключённого со мной уговора; «вляпался в кабалу», – фальшиво крякнул он и почесал в затылке, получив проездные и квартирные на первое время. От уговора он, без сомнения, ожидал ещё больших выгод, ибо, кажется, практический ум свойствен всему без исключения населению юга, возглавляемому самым практическим из наместников. Итак, ему предстояло ждать долгого ответа из инстанций, мне же с грустью сознавать, что отныне единственной моею ниточкой для связи с княжной Анной оставался неведомый в тумане восточных легенд Бейрут, который называл я ей по-евангельски Виритой, но не из благочестия, а лишь хвастаясь своими никчёмными книжными познаниями.

Непременно требовалось мне поделиться с кем-то своими переживаниями и тревогами, и не находилось лучше человека, чтобы оказать мне духовный совет и поддержку, чем добрый друг Стефан. Одна половина сердца моего трепетала уже в Константинополе, под сводами долгожданной Святой Софии, в обществе ставших мне близкими поклонников, другая же устремлялась по гладям вод великого моря вдогонку милой княжне.

* * *

Орошаемый влагой переменчивых ветров, звенящих в парусах изящного брига, украшенного носовой фигурой Афродиты, перебирал я в уме то, что знал о землях, на которые вскоре должен ступить.

Вспомнился как-то сам собой и греческий проект Екатерины Великой, и отголосок ему в стихах державного поэта:

«…отмстить крестовые походы,
Очистить иордански воды,
Священный гроб освободить,
Афинам возвратить Афину,
Град Константинов Константину
И мир Афету водворить».