Все, кого мы убили. Книга 1 - Страница 72

– М-да, – сказал я. – Говоря научно, корм для них не поместился в ковчеге. А удить рыбу наподобие гаремных затворниц в Константинополе они не могли бы по отсутствию в нём окон.

Он предпочёл не заметить едкие мои слова.

– Вообще, клир принято считать отсталым и тёмным, – предпочёл он не возвращаться к начатому, чем сделал мне большое одолжение, ибо я с неохотой, но уже готовился обрушить на него весь дар своих убеждений. – А ведь это самый образованный слой общества. Отчего же мы должны сторониться науки, если та не подыгрывает себе краплёными картами? А чем богат нынешний свет или помещики? Ну, в лучшем случае, латынью. Как верх – геометрией. Я разочаровался в чистой науке. Меня пугает разум в качестве quinta essentia.

– Как вы могли успеть разочароваться в том, чего, по мнению коллеги Прозоровского, ещё нет?

– В главном, увы, уже есть. Наука исследует материальность, а претендует на выводы о духовном. Не давая ответов на главные вопросы бытия, она подменяет сами эти вопросы.

– Какие же это вопросы?

– Нам придётся продолжить ночной разговор. Готовы ли вы?

– Я не собираюсь спать, я прекрасно выспался днём, и завтрашней сиестой тоже намереваюсь не пренебрегать. Кроме того, я желаю наблюдать затмение Луны, и, надеюсь, вы не оставите меня в глухой ночи.

– Охотно. Что ж, тем паче вы должны знать, кто основал первую в России астрономическую обсерваторию?

– Владыко Афанасий Любимов. В Холмогорах, – ответил я быстро.

– Лишь на несколько лет позже парижской, – добавил он чуть сердито.

– Духовенство – некогда самый образованный слой, – вздохнул я. – Наука монахам благодарна. Но сейчас уж не так. Уже давно не так.

– Принято думать, что не так. А всё же так. Митрополит Евгений как вам? Он ведь, если не ошибаюсь, состоит в вашем Обществе Древностей?

Я недовольно кивал на его пространное перечисление академий, членом которых состоял этот любимый учёным сословием архиерей. Мне не нравились примеры такого сорта, весьма малые и недостаточно показательные среди общего числа.

– А митрополит Серафим и Филарет Киевский как – вам? – сварливо сощурился я. – Задушили Библейское общество. Кому стал поперёк дороги перевод Библии с церковнославянского на русский? Сколько простых людей, не знающих древнего языка, начинали образовываться с появлением этого перевода. А после – что? Запретили и приказали жечь. Да ещё с таким усердием уничтожали – в огне палили священные книги, как инквизиторы, словно перевод есть тяжкая ересь.

Стефан от этих слов вздрогнул и надолго замолчал. Я осознал, что поспешным замечанием сим невольно задел его чувства, и теперь укорял себя за извечную свою склонность непременно спорить. Некоторое время мы молча думали каждый о своём, я откупорил флягу с вином и, сделав несколько глотков, предложил подкрепить силы и собеседнику.

– Так что же – главный вопрос? Убедившись на корабле, что я не имею оной, вы решили одарить меня целью? Благодарю покорно, – язвительно заметил я и сделал движение подняться, полагая, что разговор наш кончен едва ли не ссорой. – Исполинами я не интересуюсь.

– Я не собирался вовсе, – он приложил руку к груди и тем удержал меня, – и имел виды не на вас, а на науку как целое. А главное, если хотите знать – связать воедино мысль и материю. Не больше и не меньше. Только не думайте, что зову я ваше сословие соперничать с Платоном, Декартом или Спинозой. Но вдумайтесь: слова, порождённые одной эфемерностью мысли, вдруг подвигают людей на действия – и вот уже воздвигнуты пирамиды. Рождение идеи, лишённой всякой материальности, порождает вполне материальные проявления – не странно ли это? Не ощущаете ли вы причудливости происходящего?

– Отнюдь. Это кажется мне естественным и тоже не является предметом моего интереса.

– Естественным? То-то и оно, что объяснять очевидное – труднее всего. Что же рождает предмет вашего интереса? Откуда проистекает воля интересоваться тем или иным?

– Вы провоцируете меня, Стефан, надеясь, вероятно, что я, следуя моде, стану рассуждать об электричестве или магнетизме, или углублюсь в философию, описывающую последовательность и результаты мышления, в противовес его глубинным причинам. И я знаю, чем противостоите вы сами. Дух, скажете вы, душа, находящиеся в нематериальной сфере идей, движут нашими стремлениями. Это не ново, и я не оспариваю сего утверждения. Вы, возможно, думаете, что я, как многие натурфилософы, стану вовсе отрицать идею и дух, отрезая их от предмета научного исследования? Но нет. Я признаю их существование для скрупулёзного и честного испытателя. Но я уверен в том, что и объяснение найдётся. Вы слишком требовательны ко мне, я занимаюсь не естественной историей, а всего лишь историей человеческой – из царства изящных предметов. Пределы моего тщеславия в науке мне известны, я вовсе не рассчитываю на лавры, мне не предназначенные, готовый довольствоваться одной лишь сухой европейской славой.

– Благодарю за помощь, – поклонился он картинно. – Я не сомневался в вашей проницательности и научной честности, но имел сказать и нечто более. Если постичь начало идеи нам не дано, то задайтесь вопросом, где та потайная шестерня, которая зачинает физическое движение вещественной субстанции из мира чистого помысла, тот механизм, который соединяет идею и предмет?

В нашем лагере, саженях в ста от нас, огни постепенно гасли. Вскоре вся округа погрузилась в ночную печаль.

– Позвольте, я угадаю, – усмехнулся я. – Этот механизм – человек?

– У меня нет ответа, – не принял он моей иронии. – Ваш – носит слишком общий характер. Человек как целое находится на той самой грани, но что в самом человеке связывает мысль с началом действия, приводящего в движение зрачки или сокращающего мускулы? И находится ли это нечто в самом человеке или вне его? Не кажется ли порой, что и самая мысль вполне вещественна и обязана иметь вес, форму, объем? Возможно, неизмеримо малый, но позволяющий вступать во взаимосвязь с веществом… О, это величайший вопрос. Я не надеюсь решить его с вами прямо под звёздами Мегиддо. В изящной и прямой формулировке Карамзина Лафатеру он звучал так: «Каким образом душа наша соединена с телом, тогда как они из совершенно различных стихий?» – Стефан вдохнул, чтобы продолжить, остановил на мне внимательный взгляд, но когда не сразу возобновил свою речь, мне показалось, что подменил желаемое совсем иным: – Заметьте себе, что Карамзин не ставит вопроса о сущности и различиях души и тела, он также не подвергает сомнению существование души. То есть умышленно пропускает частное, формулируя главное. Попробуем упростить задачу последовательными рассуждениями. Вы слышали о работах Томаса Юнга?