Все, кого мы убили. Книга 1 - Страница 94


К оглавлению

94

Мне в ту пору не удалось напасть на путь, могший вести к расшифровке древней надписи, – говоря откровенно, я и не утруждал себя поисками, будучи совершенно счастлив от убеждённости, что история нелепого дорожного приключения кончена так или иначе; после и вовсе, списки надолго затерялись среди иных пустых раритетов. Однако письмо директора Одесского музея заставило меня вновь разыскать копии среди своих бумаг. Бегло оглядев их лишь на предмет сохранности, я отписался о некоторых только обстоятельствах этой находки, и поведал, что большого интереса к предмету не питал тогда, а ныне и подавно, окружённый бесчисленным множеством неисследованных раритетов на всех живых и мёртвых языках. Писал я, что не понимал, какие ценные сведения могут содержаться на столь незначительном обломке, и ограничил его значение неким неведомым древним культом. Многое и в этом моём послании прозрачно скрывало яд желания вызвать его зависть к моему сегодняшнему превосходству исследователя. Вырвавшийся на степную свободу молодой и полный сил волк свысока поглядывал на путавшегося в собственных следах слабеющего вожака стаи.

Я, впрочем, лгал.

Всё было так, да не так. Никогда не удавалось мне надолго отстранить тяжкие воспоминания о визите к князю. В мыслях своих я лишь отделил романтическую его часть от злой авантюры. Много лишнего сказал я в запальчивости тогда, но не это терзало мою душу, иначе простого письма с извинениями было бы достаточно. Ещё нечто заставляло разум мой возвращаться к загадкам, коих осталось неразгаданными немало. Теперь же страх от возможно таящихся где-то неподалёку ответов и страсть открыть дверь в неведомое вновь охватывали меня. Письмо Бларамберга, несмотря на чрезвычайную осторожность высказываний, понял я как полное его поражение.

Всё опять оказывалось в моих руках. Но как невозможно долго удерживать в горстях воду, так и от разума моего ускользала путеводная нить, стоило мне хоть немного отвлечься.

И, положа руку на сердце, я уже тогда мог сказать, что дело обстояло не в моих запутанных отношениях с обитателями того причудливого дома. Множество сведений почерпнул я к тому времени, но все они лишь громоздились бессмысленной пирамидой исторической рухляди. Я не обрёл ещё той своей пустоты, которую мог бы заполнить чужими историями. Верно, потому мне и пришлась ко двору прилипчивая головоломка, привезённая из-за моря.

Но когда говорил я самому себе, что не ищу разгадки – и то тоже было правдой. Ибо не мог я по слабости познаний тогда помышлять о том, чтобы делать какие-то выводы. Но я надеялся на случай. Случай, который сам даст мне в руки ключ. Что могло стать той отмычкой? Рукопись, начертание, или встреча с кем-то, для кого это не секрет – но всё было впустую. Мне не попадалось ничего, даже отдалённо намекавшего на ключ. Это начинало потихоньку отравлять мою жизнь.

Доселе я лишь раз развернул один из тех злополучных листков, запечатлевших знаки скрижалей, чтобы подшутить над чванливым полковником Беранже, ибо твёрдо знал, что не сумею их прочесть. Я оправдывал себя тем, что фрагменты слишком малы, чтобы кто-либо смог наверное определить их значение. Но я не мог не понимать: не обломок, не осколок – точно исполненный каменный квадрат с умышленной надписью смеялся надо мной из глубин столетий. Однако всякого рода домыслами заниматься я не хотел. И потому втайне боялся, что Бларамберг опередит меня. Если бы так случилось, у меня наготове имелось бы оправдание: ведь я не соперничал с ним. Юный волк предпочёл уклониться от боя, чтобы не проиграть в честном поединке. И теперь злорадствовал над тем, как жизненные соки утекали из соперника.

Я разозлился на себя. Я потерял время, и судьба вернула мне мою загадку. Словно презрительно швырнула обратно предназначенную одному мне драгоценность, что я так бесславно отдал первому встречному.

Это произошло столь откровенно, что отторгнуть её вторично значило бы отвергнуть волю Провидения.

Последний месяц я начал тяготиться жизнью в Бейруте, той жизнью, которая так вдохновляла меня поначалу деятельной суетой. Розыски древностей сменялись приёмами в консульствах. Не слыл я светским львом в Петербурге, тем паче провинциальные здешние собрания натужным лоском и дюжиной-другой одинаковых лиц опротивели мне до чрезвычайности. Общество дам неопределённых кровей и готовых на большее, нежели от них добивались, более не дразнило меня, заставляя придумывать поводы бежать и не появляться впредь. Княжна Анна тонко мерцала в безбрежных раздольях мечтаний, слишком далёких от воплощения. Жаспер Шассо раздражал своей откровенно коммерческой деятельностью и успехами на ниве торгового развития Бейрута, за которые его хвалили все и всюду, но в которых я по злости видел лишь умножение суеты, краж и развращение окрестных племён. Беранже, пикировки с которым всё больше напоминали дуэли и, грозя перерасти в настоящий поединок, несколько доставляли моим чувствам остроту, а разуму – пищу, неожиданно прекратились отозванием того в Смирну. Недоброй ради забавы я пред тем дал ему копию надписи, некогда снятую с каменной скрижали, слегка изменив её в двух знаках, и сказав, что моё Общество Древностей намеревается назначить награду тому, кто добьётся решения.

Всё казалось скверным, даже не будучи таковым. В довершение, погода дарила то бурю, то жар, то ливни, и, просиживая целые дни в своей каморке за перебиранием раритетов, я вконец пал духом.

Артамонов, надо сказать, никогда не сопровождал меня, предпочитая держаться в тени от всех европейских собраний, не без оснований полагая, что о его пребывании тут же станет известно тем, кто считает его своим рабом. Я осторожно расспрашивал о Россетти и даже Голуа, но отсутствие каких-либо о них сведений не успокаивало, а напротив, тревожило его всё сильнее. Он утверждал, что они мастера на перемену имён и самого облика. Он боялся покинуть город, тем самым нарушив прямой приказ, и ещё более страшился предстать пред своими неправедными судьями. Я предоставил ему возможность трудиться и самому добровольно решать свою судьбу.

94