Все, кого мы убили. Книга 1 - Страница 129

129

– Я там находилась. Так мы вместе вернули пропажу, хотя теперь содержание записей уже не являлось полным секретом. Но отцу я не сказала до отъезда, что ценные записки снова у меня.

– Почему же?

– Кругом были уши, я уже никому не доверяла. Я подумала, пусть уж вовсе никто не знает, где на самом деле тетрадь.

– Выходит, что… – воскликнул я, но прикусил язык.

Только теперь объяснилось всё, и куда как проще! Вот почему меня преследовали работники князя! Искали его записки. Может, в надежде найти там дневники раскопок, список находок, места кладов! Или тайные письмена, шифры и заклинания. Теперь неважно. Теперь понятен и раствор Либиха и множество попыток обыскать меня. Найти тетрадь среди тетрадей и бумаги среди других бумаг требует времени. Убедившись же, что я не владею искомым, они вновь обратили внимание на Анну, вернее, на всех, кто с ней путешествовал.

Но эти догадки изливать Анне немыслимо, ведь я скрыл от неё предшествовавшие события. Анна же ждала окончания.

– Выходит, что князь мог отправить и Владимира Андреевича за мной в поисках этой самой тетради!

В самом деле, следуя моим постулатам, не только враги князя, но и сам он искали её. Раствор Либиха и тут оказался уместен.

– Этого я не знаю, – ответила она, потупив взор, – но я сочла возможным известить отца о возвращении дневника лишь в письме, переданном с одним доверенным лицом.

– Не дворецким ли, отправленном по его просьбе на родину?

Она кивнула. Я чуть не взвыл. Какая непростительная беспечность! О эти древние роды! Ничему не учит вас история воплями «и ты, Брут!». Подозревать всех, кроме слуг, поколениями работающих на вас!

И разочарование иного сорта примешивалось к тем же чувствам. Анна желала говорить наедине, я предвкушал сердечный монолог, но всему оказалась иная причина. Неужели тайна, сблизившая нас, всегда так и будет восставать между нами колючими терниями?

Я как мог равнодушнее поведал ей о предательстве лакея, и, видимо, давним предательстве. Она выслушала эту весть с тревожным вниманием. Огорчённо заметила она, что горько сожалеет, что навлекла беду на всех своих спутников. Теперь же нуждалась она в совете, ради которого, собственно, и решилась говорить со мной. Ещё час назад она намеревалась отдать тетрадь злоумышленникам, однако хотела, что перед тем я, прочитав и скопировав дневник, удалил из подлинника наиболее ценные страницы.

Уже зная, каким будет мой ответ, я обещал подумать. Мы помолчали, и я предложил ей уходить, но она выжидала, словно сказала не всё.

– Глядите, Алексей Петрович, какой восхитительный пейзаж.

Мы стояли на краю разрушенного мола, там, где разваливающаяся кладка огромных валунов обрывалась в пучины Средиземного моря. Ровная гладь густых вод не нарушалась ни единым всплеском волны, отражая в себе смятый шар заходящего солнца и бастионы грозного города, протянувшегося вдоль далеко выдающегося мыса.

– Жаль, вы не художник. Написали бы сюжет о княжне-русалке.

Я с подозрением взглянул на неё, ожидая уловить в её выражении намёк или насмешку, но, казалось, она вовсе не имела в виду ничего, кроме сказанного. Но чтобы не давать ей повода для иных размышлений, я взял её за руку.

– Я немного учился живописи, – сообщил я, не упомянув, конечно, своего учителя, – и завтра мы сюда вернёмся, если вы согласитесь позировать начинающему портретисту. А сейчас пойдёмте, Анна Александровна. Вечереет. А я обещал вашей матушке вернуть вас до темноты.

– Постоим ещё немного. Когда вы ещё насладитесь таким зрелищем. Весь рейд в кораблях. Вы можете по силуэтам узнать их? – Она приложила руку к виску, заслоняясь от солнца. – Чьи они?

Я пожал плечами:

– Преобладают фрегаты, но они вовсе не стоят на рейде. Просто ветер не может наполнить паруса, что делает их ход неразличимым. По той же причине распознать флаги мы не смогли бы и в подзорную трубу. Странен этот большой военный флот, что бы ему делать под стенами города?

– Вы рассказали Владимиру о нашем приезде в Бейрут? – мне показалось, что этот вопрос она задала не без некоторой внутренней борьбы, и я не решился смущать её гордость своим замешательством.

– О, да! – словно ни в чём не бывало ответил я. – Но разве сами вы не сообщили ему?

– Нет.

– Почему же?

– Хотела убедиться в вашей честности, – отвернулась она, чтобы скрыть улыбку.

– А что – он писал обо мне? – я ступил в ту сторону, разыгрывая негодование.

– Ничего не писал. Как и вы о нём, верно? – рассмеялась она, не сдержавшись.

«Отвергнутого отцом её», – вспомнились мне слова Ермолаева и его многоточие. Отцом её, но не ею! Я, наконец, набрался смелости и докончил ту фразу. С чего взял я, что всё сложилось в мою пользу? С чего взял я, что Артамонов помчался в Константинополь решать сердечные дела? Что, если он, добравшись до таинственного начертания, ринулся дальше, в Одессу? С чего я решил, что вторая копия нужна ему для Голуа или Россетти? Князь Прозоровский – вот его истинная цель! Я не предполагал, что они могли посвятить художника в поиски, но что, коли так? Вернуть копию камня, опорочив меня в глазах Прозоровского кражей, и заслужить, наконец, вожделенное благословение! Время упущено, но я не мог не ответить на такой удар.

Или? Я внимательно всмотрелся в глаза Анны, вглядывавшиеся вдаль. Что отражают они? Неуместную эскадру или её суженого за морями? Князь Прозоровский – единственная помеха их браку! Что, если они любили и по-прежнему любят друг друга! Артамонов, уверовав в силу заклинания, помчался убить князя, и свершить его самым чёрным способом! С чего взял я, что изготовил он два фальшивых? Себе он мог вырезать настоящий камень! Возможности отыскать в моих книгах подлинные списки на пути из Дамаска у него имелось хоть отбавляй.

129