Все, кого мы убили. Книга 1 - Страница 62

Меня удивил большой счёт, представленный нам хозяином, и я пожелал разделить с другом честь оплаты, но он отказался.

– Ты знаешь любимое занятие константинопольских жителей?

– Неужели обирать доверчивых гяуров?

– Рыбалка!

– Ловля серальских наяд? Слышал я историю про двух расторопных английских офицеров… еле спаслись от разъярённой толпы.

– Нет же! Самая обыкновенная рыбная ловитва. Удят все от мала до велика. В гаремах очень частое явление, особенно в тех, кои выходят окнами прямо на Босфор.

– Кажется, я замечал, и удивлён тем.

– Султан имеет монополию на торговлю рыбой. То есть на балык-базаре она обложена умопомрачительной пошлиной. Думаю, фунт стоит рублей пять. А вот ловля не запрещена никому. Так что остерегайся заказывать рыбу.

– Пусть так, но счёт всё же великоват, – посчитав в уме, опроверг я.

– Там есть кое-что довеском, да вот, кажется, почти уж пришли, дружище.

Дальнейшее я не должен описывать, но без этого рассказ мой не будет полон. Следуя широким шагом по плану трактирщика, Муравьев вёл себя как заговорщик, ничего не объясняя мне. По пути мы встретили какого-то молодого человека, фанариота, но прекрасно говорящего по-русски, и далее пошли уже втроём. Муравьев запросто представил мне его Константином, протеже Нессельроде, которому сам Сперанский прочил большое будущее. Я стиснул зубы (у всех юнцов вокруг меня имелись не только настоящие достижения, но и великое будущее) и на сообщение, что Константин разыскивает семейное достояние, потерянное при начале восстания, не стал язвить, что имущество искать лучше днём, когда светлее. Я уже более всего желал покинуть их, но, опасаясь заблудиться в ночи, лишь покорно плелся сзади, полагаясь всецело на благоразумие своего друга, что, впрочем, отнюдь не извиняет меня.

Жена хозяина, которую нашли мы в конце пути, еле различимым в ночи чёрным привидением проводила нас до другой фанариотки, которую мой друг именовал свахой. На мой вопрос, что он задумал, он прошептал, что настал час служения Афродите.

Голова моя закружилась, и я чуть не задохнулся от никогда не виданных сладострастных танцев в восточном вкусе, которые старательно бросились исполнять три девушки – гречанка и, кажется, две черкешенки. Сперва мне досталась главная, которую я мысленно именовал прима-балериной, потом та, что попроще, впрочем, умения их и темперамент оказались доселе не испытанными мной. Мы весело провели время, о чём впоследствии вспоминал я с трепетным содроганием повергнутой души.

Следующим вечером лёгкий каик нёс нас на азиатский берег. Муравьев, как обещал, захватил шампанского, целых две бутылки, я нанял разносчика с полным лотком сластей и фруктов. Целью нашей значилось кладбище Перы и наблюдение загородной жизни горожан. Стыд ночного приключения, затмившего лживой похотью мою истинную влюблённость, не упокоился на дне моей души, и чем дальше, тем более казался нестерпимым. Лишь присутствие слуги Муравьева удерживало меня от порыва окунуть виноватую во всём голову в холодные босфорские воды. Я корил его, а пуще того себя, обвиняя в измене, и казалось мне, что княжна всегда будет взирать на меня ледяным укором презрения. Уже сомневался я в твёрдости своих чувств и чистоте намерений, и единственной радостью было сознавать, что время отведено нам словно наградой в поверке настоящих помыслов, очищенных от мгновенных порывов страсти. Анна представлялась мне ангелом света, в которого швырнул я комом грязи.

Случайно или желая доставить нам развлечение, гребцы сблизились с великолепным каиком, нёсшим возвращающихся в свой дом турчанок богатого гарема, и тем удвоили терзания моей совести, что не смог я побороть праздного своего любопытства. Загадочные невольницы восседали на подушках в нижней части каика, и взору нашему открывались одни их окутанные покрывалами головы, и изредка белая ручка без перчатки, с окрашенными ногтями, со множеством колец и браслетов держала веер – телеграф интриги в кокетливой Европе, здесь же служащий лишь простым опахалом. Меня, признаюсь, привёл в смущение беглый огонь батареи чёрных глаз и дерзость их речей, в коих обсуждались наши круглые шляпы, дерзость, впрочем, умеренная в сравнении с уличным обхождением, с которым мне уже довелось столкнуться. Каикчи не спешили обгонять, и мы любовались ими беспрепятственно, ибо ни муж, ни брат, ни отец никогда публично не покажется вместе с женщинами, а гребцы гаремных затворниц – народ покорный, и зачастую сами участвуют в тайных похождениях своих барынь. Пера от них полнится сплетнями, напоминающими о повестях Боккаччо, но слишком часто приукрашивающими действительность.

Раз только я оторвался от созерцания затворниц, чьи манящие прелести невольно и безосновательно дорисовывало моё безудержное воображение. Но взглянув лишь мельком на догонявшее нас судно, я уже не мог вернуть своих глаз обратно.

Каики на Босфоре обладают несколькими неповторимыми свойствами: при высоких бортах они имеют весьма неглубокую осадку и протяжённое тело, что делает их бег фантастически быстрым, но ввиду малой остойчивости опасен к крену, а порождённые неожиданным штормом высокие волны с Чёрного моря могут переломить слишком длинный челнок меж двух вздымающихся вершин. Посему пассажиры лежат или сидят на самом дне, гребцы же искусно балансируют на вёслах, зачастую имея опору лишь в них одних.

Сзади под острым углом к нашей ладье сейчас летело такое судёнышко, нагоняя нас и метя в гипотетическую точку, где впереди сходились наши курсы. Понаблюдав за ним с минуту, и убедившись, что гондола не намеревается менять направления, я обратил на неё внимание наших гребцов. Неприятностью отдалось понимание, что чужая лодка имеет перевес над нашей чуть не двукратный, и, хотя столкновение чревато было опрокидыванием для обеих, наше судёнышко скорее пошло бы ко дну, чем противное. Вскоре уже все мы кричали об опасности сближения, гребцы наши отворачивали с их пути, освобождая проход настойчивому преследователю, но тот по-прежнему продолжал метить носом нам в корму.